Всё подвергай сомнению.

Всё подвергай сомнению.

Сообщение Viktor » Сб сен 16, 2006 8:00 am

Всё подвергай сомнению.
Карл Маркс.



Партия социалистов-революционеров России вызывает у меня особый интерес, как самая многочисленная социалистическая партия Российской Империи начала 20 века. Самая массовая, но и внутренне неоднородная, теоретического единства не имевшая, пришедшая к власти, а вскоре ее потерявшая. Несменным лидером ее был Виктор Михайлович Чернов, с автобиографией которого я имел честь ознакомиться через его роман "Записки социалиста-революционера", том первый.
Книга блещет большим количеством цитируемых стихов и подробными описаниями духовных исканий автора сызмальства до студенческих кружков в юности. В детстве рос и воспитывался в деревне у отца, арендовавшего землю на лето, откуда впитал трепетную любовь к деревне.
В юности на смену сентиментальной религиозности к нему приходит мечта о будущем человечества. Он был не просто романтиком-мечтателем, он считал, что

"Никакая цена не казалась слишком дорогой, чтобы купить пору, «когда народы, распри позабыв, в единую семью соединятся». Если для этого нужна будет все же «цена крови» — пусть: это будет последняя искупительная жертва".

Он желал счастья не только народам, живущим на территории государства Россия, а тем более не только русскому народу, к которому он себя относил, он видит человечество, как единую семью.

Позже поступил в гимназию г. Саратова, где организовался первый в его жизни неонародовольческий кружок. Кружки вообще вокруг Чернова разрастались численно, пока он учился. Так в Москве он участвовал в работе уже трех кружков.
В Саратове же его кружок постоянно входит в споры с модным в ту пору толстовством. Перед молодыми революционерами встают серьезные моральные вопросы тактики борьбы, которые рано или поздно встают перед каждым человеком, для которого понятие чистотоплотности, чести, добра очень важны.

Итак, допускается ли насилие ради блага?
"Но наши юные «друговраги» — толстовцы здесь сами переходили в наступление и брали реванш. Если встать на эту дорогу — где остановиться? Тогда, стадо быть, «все позволено»? Тогда, почему же отвергать иезуитизм с его лозунгом: «цель оправдывает средства»? Тогда всякий, руководясь своим пониманием «блага ближнего», может сколько угодно его обманывать и насиловать? Тогда каждый из нас в праве убить всякого человека, чье влияние на других людей он сочтет вредным? Тогда зачем негодовать на Торквемаду, сжигавшего на костре еретиков? Тогда почему негодовать на правительство, не допускающее свободы печати? Тогда, может быть, и социалисты, добравшись до власти, начнут затыкать рот инакомыслящим, сажать в тюрьмы, а то и расстреливать «за вредную агитацию»? Тогда вся разница только в родах и сортах деспотизма?"

Вывод, сделанный тогда Чернов запишет так:
"Не «все позволено», ибо против всякого убеждения можно было, в нашем сознании, бороться только убеждением. Только там, где одна сторона нарушала эти правила и на аргументы отвечала затыканием рта или карами, — против представителей этой стороны допустимыми становились орудия хитрости и применения физической силы, но лишь до тех пор, пока их не лишали возможности наступать на права чужого убеждения; отомстить же им, отплатив тою же монетой — значило, в наших глазах, уподобиться им, придти к полному нравственному падению. Против мысли о революционном опекунстве народа, о революционном деспотизме, о диктаторском облагодетельствовании его сверху мы ополчались, как против величайшей гнусности, как против кощунственного оскорбления «духа святого» человеческой свободы, равенства и братства. Все наши «скрижали завета» вытекали, как из первоисточника, из этого культа убеждения. «Убеждение» в нашей «лестнице» новых, светских заповедей вело к выработке «идеала»; идеал общественный, идеал социальной гармонии и солидарности, требовал живых носителей; эти живые носители, с одной стороны, должны были являться прообразами «нового человека» в идеальном строе, с другой же стороны должны были выработать в себе все те свойства, которые окажутся необходимыми в борьбе за идеал; по отношению к товарищам по идеалу декретировался «моральный максимализм», по отношению к насильнически настроенным врагам идеала — правила войны, и т. д., и т. д. "

1880-90-е года в России были подобны нашим нынешним

"Но время, в которое мы жили, было сумеречное, вялое время. Общественность едва-едва прозябала. Царила обывательщина. Жили изо дня в день, совершенно как в пословице: день да ночь, сутки прочь. Культурная деятельность топталась на одном месте, как белка в колесе. На всем была печать безвременья".

поэтому проблемы, которые ставили и как (!) решали "они" тогда должны быть интересны нам сейчас.

Дружа с Виленским, парнем еврейской национальности, Чернов спорил с ним о национальных вопросах, делая из них глубокие для себя и поучительные для нас выводы. Но которые, правда, для Виленского были не понятны из-за эмоциональности и шаблоно-предвзятого отношения к больной для него темы.

"Право на землю создается лишь трудом; всякая «монополия» на данную землю — уродливый пережиток старины; значит, еврей, живущий в России трудами рук своих, такой же родной сын, с таким же правом пригреваться у лона матери земли, как и всякий другой гражданин".

Тем более, сейчас, когда рабочие трудятся на заводах и офисах, и неважно, на чьей земле стоят здания данных фирм.

Не избежать, конечно, было Чернову, такому активному студенту, встреч с марксистами. Оно только попало на российскую почву, но уже весьма плодотворно вербовало здесь себе сторонников.

"отличие марксизма, как новонарождающегося общественного психологического типа, от нашего. В этом отличии была и его сила, и его слабость. Мы, не марксисты, прилежнее всего занимались тогда именно Марксом. Мы считали тогда «вопросом чести» знать Маркса лучше, чем его сторонники. Это порою превращалось у нас в какой-то спорт. Мы должны были наизусть знать все самые «существенные» боевые цитаты, на которые приходилось опираться в спорах".

Сейчас, пожалуй, не с кем соревноваться в знании теории, поэтому знание Маркса у нас запущенно в тартарары.

"Те, кто, как я, обладали хорошей памятью, порою «откатывали» Маркса по памяти целыми страницами. Иное отношение проявляли к нашим авторитетам молодые марксисты. Они воспитывались в предвзятом открытом пренебрежении к Михайловскому, Лаврову и т. п. Они считали необходимым утвердиться прочно и без колебаний на своем. От остального они отмахивались, как от умственных авантюр, не стоящих серьезного внимания. Поэтому представления о сущности основных взглядов Чернышевского, {107} Герцена, Михайловского, Лаврова у них были до возмутительности поверхностными и вульгарно-искаженными. Мы были по преимуществу искателями; они — утвердившимися в правой вере. Среди «нас» было больше индивидуального разнообразия, пестроты и шаткости во взглядах; среди «них» взгляды были — первое время — словно остриженными под гребенку и обмундированными по одному казенному фабричному образцу. Круг наших интересов был в это время гораздо шире: мы, напр., с увлечением занимались философией и теорией познания, нас продолжали захватывать «проклятые вопросы» этики, с такой силой, выдвинутые двумя друго-врагами, Ф. Достоевским и Л. Толстым; а «они» с какой-то аскетической узкостью сектантов ограничивали свой кругозор, сосредоточивались на вопросах экономики, — но за то нередко выигрывали большим, сравнительно с нами, углублением в пределах этой суженной сферы".

"Они были сплоченнее нас: новизна их учения на русской почве заставляла их выработать почти масонское тяготение друг к другу и противопоставление себя всему остальному миру. Марксисты складывались на наших глазах в какое-то воинствующее духовное братство..."

Позже много сил лично Чернова и его группы уходило на спор с юными в то время марксистами. Так в Москве он видел студента Цедербаума (Мартова), позже и Ульянова (Ленина). Интересно почитать про них глазами автора, будущего вождя эсеров. Среди этих споров с марксистами, мне лично очень понравилось высказывание марксиста Рязанова:

«Нам много толковали сейчас об идейности и идеях» — начал он: «но что такое идеи? что такое идейность? в чем она?
Разве для всех она в одном и том же? Увы! Это далеко не так. Когда-то, правда, в человеческом обществе была большая однородность идей — это тогда, когда однородно было самое общество. Но вот развилось разделение труда; а разделение труда стало фундаментом разделения идей. Не идейность, а хозяйство двигало историю. Движение идей — это только игра теней, отбрасываемых от себя настоящими вещами. Взывать к идейности — это значит беспомощно апеллировать к царству теней. Нам говорили о торжестве в личности сознательного начала. Но что такое сознание? Простой эпифеномен, побочный, не имеющий значения продукт истинного, основного процесса. Резкий переход от тепла к холоду сопровождается сознанием; медленный и постепенный не ощущается нами и не передается в сознании. Вот и все. Чрез сознание думать произвести какие-либо перевороты — это, значит, мыслить кверху ногами. Индивидуальное сознание вообще случайно и неважно; когда же в нем проявляется классовое сознание, то это значительно, как симптом глубоких социально-экономических изменений; но тоже не более, как симптом. Итак, отвергнем эти пустопорожние обращения к нашей идейности и сознательности, эти, поистине, «письма без адреса», эти «удары шпагой по воде, нелепые, как нелепы стремления взять в плен человеческую тень»

Ярко, но довольно "высоко от жизни". Более точно, отношение марксизма к сознанию, по-моему, имеется у Троцкого (автобиография "Моя жизнь"):

"Марксизм считает себя сознательным выражением бессознательного исторического процесса. Но "бессознательный" - в историко-философском, а не психологическом смысле - процесс совпадает со своим сознательным выражением только на самых высоких своих вершинах, когда масса стихийным напором проламывает двери общественной рутины и дает победоносное выражение глубочайшим потребностям исторического развития. Высшее теоретическое сознание эпохи сливается в такие моменты с непосредственным действием наиболее глубоких и наиболее далеких от теории угнетенных масс. Творческое соединение сознания с бессознательным есть то, что называют обычно вдохновением. Революция есть неистовое вдохновение истории".

Из всех этих вопросов в спорах с оппонентами, при правильных постановках вопроса, рождались новые мысли и план тактики борьбы.

"Наше молодое «народовольчество» гласило, что мы — партия будущего, и потому давлением снизу будем брать с бою у держателей власти уступку за уступкой, идти от одного завоевания к другому; наши цели слишком возвышенны и широки, наш умственный взор слишком далеко заглядывает в туман грядущего для того, чтобы наше практическое торжество стало возможно в ближайшем будущем; мы своего права первородства не продадим за чечевичную похлебку пребывания у власти, требующего слишком большого урезания своей программы".

Хотя и:

"Вообще же мы отказывались заранее, наперед каким-то расписанием определить, в какой мере и какими средствами мы будем бороться, как их комбинировать. Вопрос о средствах борьбы — есть не принципиальный вопрос, а вопрос удобства, вопрос обстоятельств и целесообразности. Когда пробьет час непосредственной борьбы — а когда это будет, мы не знаем, «придет день оный, яко тать в нощи» тогда мы и будем решать: соответственно количеству и качеству сил, которые окажутся в нашем распоряжении, определятся и наиболее соответственные формы борьбы, и самая экономная и продуктивная комбинация этих форм ...

Чернов пестрит в своем романе подробностями разбираемых вопросов в их студенческих кружках. Довольно любопытно. Есть над чем задуматься и поспорить. Всё требует переосмысления и перепроверки. Такие дискуссии никогда не помешают в левых организациях и группах, дабы подковываться теоретически и развивать ораторские способности убеждения. И это тоже одна важная форма борьбы за умы рабочих.

iskorka2000@yandex.ru
Аватар пользователя
Viktor
Site Admin
Site Admin
 
Сообщений: 75
Зарегистрирован: Сб фев 18, 2006 1:00 am
Откуда: Samara
Благодарил (а): 0 раз.
Поблагодарили: 9 раз.
Пункты репутации: 0

Вернуться в Пролетаризм

Кто сейчас на форуме

Rambler's Top100